Восемь сорок восемь

Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка?
/Песня о встречном/       

       Однажды, я как–то по дурости и младости лет устроился летом подхалтурить на завод “Красный восход”, где смог проработть аж целых три дня. В принципе, не зря, потому как в результате этого эксперимента я почерпнул богатый опыт и обнаружил для себя массу интересного. Например, что рабочий день на заводах начинается ровно в семь утра, и что для такого человека как я, это просто невыносимо.
       Вертулку на заводской проходной необходимо было пересечь никак не позже этих самых 7:00, так как в ней срабатывал стопорный механизм и вертулка больше не вертелась, вплоть до самого обеда, что автоматически влекло за собой регистрацию прогула. Впрочем, как оказалось, это никого на заводе не волновало, кроме бухгалтерии при начислении зарплаты.
История о том, как я целых три дня был пролетариатом, заслуживает отдельного рассказа, но об этом как-нибудь в следующий раз.

       Работа в родном НИИ начиналась в 8:48, что по сравнению с вышеупомянутым “Красным восходом” было довольно–таки гуманно.
Наши восемь–сорок–восемь были все–таки значительно лучше семи–ноль–ноль. Хотя и тоже трудновыполнимы.
       Почему именно 8:48? А это все маразмы совка и его тогдашнего КЗоТа. Какой–то болван, еще во времена царя Гороха придумал, что рабочая неделя должна длиться именно 41 час. Не сорок, не сорок два, а именно сорок один! А дней–то рабочих в неделе пять! Вот вам и длина рабочего дня в 8 часов 12 минут.
       Как–то во время очередного спора в курилке ни о чем, кто–то рвал на себе белый халат и кричал, что все правильно, дескать, так и надо, потому что раньше рабочая неделя была шесть дней, а теперь стала пять и из–за этого 12 минут и образовались.
       Ну–ка попробуйте разделить 41 час на 6 дней… Что получилось? Вот я и говорю – болван.
       Ну ладно, ежели эти двенадцать минут на каком–нибудь заводе или фабрике еще можно было понять, потому как может какой–нибудь сверхквалифицированный токарь–фрезеровщик за эти минуты и успевал выточить очередной шестереночный шпиндель для хлебоуборочного комбайна “Нива”, чем поднимал производительность социалистического труда на невиданные высоты, но наука–то тут причем?
       Вот уж результат научных разработок никак и никогда не зависел от времени проведенного на работе. Сколько не спи за рабочим столом, ничего от этого не прибавится и не убавится. Чай, не Менделеевы…
       Ветераны научного фронта рассказывали, что когда–то эти идиотские 12 минут отрезали приказом по институту от обеда, укоротив его с 1 часу до 48 минут, и рабочий день начинался в те былинные времена ровно в девять. Но потом руководство нашего НИИ решило, что это уже совершеннейший цинизм, так как мало кто из сотрудников тратил на обед меньше полутора, а то и двух часов, и в один прекрасный день поздравило работников с победой здравого смысла и с заслуженным увеличением продолжительности обеденного перерыва до целого часа!
       Заканчивался же наш тяжелый рабочий день, с этим часом на обед, в 18:00. Правда, летом нам придумывали еще всякие дополнительные сезонные гадости с рабочим временем, прибавляя и убавляя что–то там где–то, чтобы в пятницу, дескать, заканчивать вроде как на час раньше. Но на эти приказы и постановления вообще никто особого внимания не обращал.
       Ну скажите пожалуйста, какой в этом смысл, если летом по пятницам половина сотрудников с обеда не возвращалась, а вторая половина, состоящая в основном из подающего пример руководства, вообще на работу в пятницу никогда и не приходила? И при этом, все пертурбации с рабочим временем происходили на фоне разглагольствования руководителей разного уровня о ненормированном рабочем дне у научных сотрудников.

       В советских научно–исследовательских институтах вовремя приходили либо замужние дамы, которым лишь бы сбежать из дому, либо старые девы которым не с кем, либо научные пенсионеры с бессонницей, ну или наконец карьеристы, чувствовавшие спинным мозгом, что скоро освободится следующая ступенька в карьерной лестнице и нужно срочно чем–то выделится на общем фоне.
       Остальному народу трудовая дисциплина была до фонаря, ну плюс–минус естественно. Чай, не гайки в Тольятти на ВАЗовском конвейере крутили. Особо наглеть тоже не стоило, но все же прекрасно понимали, что трудовая дисциплина это химера, ибо по приходу на работу, надобно сначала выпить чашечку кофе, перекурить, обсудить новости. На все про все, как правило уходило час – полтора. И только потом, морально подготовившись к совершению прорывов и открытий и засучив у белых халатов рукава, научные сотрудники бросались грызть гранит науки… Ежели конечно время обеда не подоспело.
       Ну и что толку воспитывать сотрудников, опоздавших на пять–десять минут и подвергать их экзекуции? К тому же все–таки не стоит забывать, что эти же сотрудники, когда надо было, работали сутками во время проведения экспериментов или сбора материалов для выполнения научно–исследовательских работ. Я уже не говорю про совершенно фантастические многомесячные авралы при завершении научных тем и подготовке отчетов.

       Обычно, чтобы не нарваться на всевозможные кары вроде выговора по лаборатории или ссылки на овощебазу, опоздавший сотрудник врал. Причем врал довольно бесхитростно. Со стороны могло показаться, что в институте работают поголовно сердобольные самаритяне, которые только и делают, что вызывают кареты скорой помощи соседским бабушкам, сидят с брошенными родителями детьми, помогают инвалидам подняться на девятый этаж пока лифт не работает, вызывают пожарных почувствовав задымление, или сантехников заметив прорыв трубы, выступают в роли свидетелей дорожно–транспортных происшествий и прочее, прочее, прочее…
       Но были и некоторые особо выдающиеся товарищи которые врали настолько изощренно и самозабвенно, что руководству ничего не оставалось как только разводить руками.
       Например некто Юрий Щукин, мэнээс из Полуковской лаборатории как–то сообщил, что автобус в котором он ехал на работу так занесло на повороте, что он упал набок дверьми вниз, а водитель запретил им разбивать окна чтобы выбраться, объявив: “кто окно разобьет – тот за стекло и заплатит”. Вот и ждали Техпомощь, которая приехав, поставила автобус обратно на колеса и он смог наконец поехать дальше.
       Или вот еще… Как–то накануне вечером было объявлено предупреждение о подъеме воды в Неве в связи с сильным западным ветром, что для жителей нашего города событие частое и довольно обыденное. Юрий явился на работу к обеду. На пороге лаборатории его встретил завлаб и поинтересовался, что же произошло на этот раз? “Наша парадная выходит как раз на западную сторону, – не моргнув глазом ответил Щукин, – а двери в парадной открываются наружу. Ветер был таким сильным, что прижал дверь и мы с соседями не могли ее открыть. Пришлось всем ждать пока ветер не стих”.
       Рассказывая нам об этом, заведующий лабораторией профессор Полуков, пожимал плечами, смотрел печальными как у бассета глазами и вопрошал тихим голосом: “Ну скажите, пожалуйста, разве можно так беспардонно лгать?”

       Кстати, а как вы думаете, чем отличается научный сотрудник пришедший на работу от научного сотрудника не пришедшего?
       Правильно!.. Халатом!
       Если халат висит на спинке стула или вешалке, значит сотрудника на рабочем месте нет – он либо опаздывает, либо вообще прогуливает. Ну а ежели халата нет? Значит прийти–то он пришел и где–то здесь, но вышел по делам. Некоторые особо ушлые персонажи пользовались данным обстоятельством и брали халат с собой домой, хотя такой привилегией могли пользоваться далеко не все, а только те у кого на пропуске стоял штампик “с портфелем”.
       У меня такой штампик был, но я этой возможностью не пользовался. Мне всегда было лень таскать с собой домой портфель с халатом. Проще было признать, что опоздал. И хотя опаздывали мы с коллегами почти всегда, попадались все–таки довольно редко, в основном во время проведения Месячников Трудовой Дисциплины, когда ответственность за опоздания перекладывалась с плеч так же обычно приходящих позже, но не опаздывающих, а задерживающихся завлабов на согбенные спины и плечи престарелых бабулек–вахтерш.
       Мне, например, хоть тресни, никак было не приехать на работу к 8:48. Как бы ни старался, все равно я каждый день приезжал на работу к девяти часам.
       Иной раз доходило до абсурда.
       Как–то решил я встать на полчаса (!!!) раньше и приехать наконец в институт вовремя. Встал… И, что характерно, поехал!
       Еду, я значит, это себе на метро, уселся в самом уголке, дабы не мешать инвалидам с детьми и пожилым беременным женщинам, ну и прикорнул соответственно, как обычно минут на пять. Открываю глаза, диктор объявляет: “Следующая станция “Звездная”. “Вот здорово – думаю, – прямо как Штирлиц, проснулся как раз когда надо.”
       Двери вагона открываются… Я выхожу и как всегда иду на автопилоте направо… И утыкаюсь в стену. Эскалаторы почему–то в другой стороне. “Перестроили станцию что ли?” –думаю. – “Непохоже – мусора нет, да и за ночь у нас строители только стол для домино организовать могут, и то вряд ли…”
       Развернулся на 180 градусов и пошел к эскалаторам, смотрю на часы, а на них 10:45… По зрелом размышлении, я наконец понимаю, что более двух часов катался в метро по кругу, сладко посапывая и проснулся уже на втором заходе.
       Попробуйте специально прокатится в метро за конечную станцию – на вас сразу набросятся обуниформленные тетки в синих фуражках и выставят из вагона. Здесь же я трижды пересек запретную черту и никто даже не почесался – фантастика! Хорошо хоть поезд не ушел в депо, а то был бы фокус…
       Больше никакого насилия над организмом я не устраивал, поскольку он совершенно отчетливо дал понять, что подобного отношения не потерпит.

       Достигнув внутренней гармонии со своими биологическими часами, то есть спасовав перед ними окончательно, я через некоторое время естественно попал под карательные санкции.
       Приходим это мы как–то на работу и видим на лабораторной доске объявлений документ примерно следующего содержания:

       На следующий день мы втроем заявились в 9 часов 12 минут…

       Больше об этом приказе никто не вспоминал.