Сейф и Агдам

       – Фунтов?
       – Стоунов!
       – Это который “Муки и радости”? Микеланджело–то, небось, свои глыбы сам не ворочал. Никаких мук, одни радости.
       – Ну, причем тут Буанароти? Стоун американская мера веса. Один стоун четырнадцать фунтов. Ээээээи–и–и–и…
       – Так, так… Правей…
       – Ерундит, блин, угол приподними – не видишь, что ли? Ступенька мешает…
       – Значит где–то семь кило стоун ваш будет. Угол, говорю, поднимай! Угол!
       – Не семь, а двести пятьдесят! Сейф родной, отечественный, а потому меряется килограммами в системе СИ–и–и–ы–ыыы… Ух!
       – Был бы сейф американский, был бы в стоунах легче. Ибо их меньше! Андрей, палец от перил убери!
       – Стоп. Площадка. Поднимай!
       – Аа–а–ааа–у–у–ууу…
       – Так и знал, что придавит.
       – Говорили же береги пальцы… Иди, под воду засунь.
       – Перекур!

       Все достают из карманов медицинский Беломор и дружно дымят.
       Савин, поддерживая одну руку другой, тихо завывая и прыгая через ступеньку бежит наверх в родную лабораторию.
       – Еще три этажа. Хорошо хоть, на площадках можно немного кантовать.
       – И перекуривать.
       – Помрем мы, коллеги, под этим сейфом, как тараканы под ботинком.
       – Вот я раньше во второй профпатологии маялся, так там у нас свои грузчики были. Квалифицированные и сильные!
       – Эх… Мечты, мечты.
       – Вон, у Геннадия на его пароходе под началом сотня моряков была. И что? А теперь стоит, потом обливается и волком на сейф смотрит.
       – Хорошо стоим… Пока…
       – Все хорошее когда–нибудь кончается.
       – Ну и где наш раненый? Без него мы неделю будем этот сейф затаскивать.
       – Вон, ташшится… Андрей, ты где застрял?
       – Заскочил в лаборантскую, девчонки пластырь налепили.
       – Ладно, будете с Геннадием снизу толкать. Для этого пальцы не нужны.
       – Нагибайте на нас, тихонько… Иии–и–и… Раз! Иии–и–и… Два!
       – Уфффф… Еще тридцать шесть ступенек и золотой ключик у нас в руках!
       – Слушайте, а может, под сейф какую–нибудь доску подложить?
       – Точно! И лаборанточку эту, новую, сверху привязать.
       – В неглиже!
       – А тянуть будем за резинки на ее поясе с чулками.
       – Скажи спасибо, что веревку к сейфу дали. А то бы тянули сейчас за рукава на твоем халате.

       Сверху с перил свешивается Герасюта:
       – Вы что это тут, коллеги, развиваете физической нагрузкой чувство локтя и коллективизма? У меня по этому поводу имеется предложение блещущее новизной.
       – Александр Михайлович, шли бы Вы отсюда со своим предложением. Нам не до портвейнов. Лучше бы помогли каким–нибудь образом…
       – Понял. Вспылил. Испаряюсь…

       Здесь, пока мы стоим отдыхая на очередной площадке лестницы, стоит сделать лирическое отступление о Герасюте.
       Александр Михайлович был мэнээс как мэнээс, правда несколько задержавшийся в этом статусе, лет этак на десять. Научных прорывов и великих открытий за ним замечено не было, но зато была у него окладистая ученая борода и невероятная любовь к портвейну «Агдам», который он поминал по любому поводу и без повода.
       Именно ему принадлежала вошедшая в анналы института фраза про народный “Портвейн 72”: «Ты смотри–ка… Стоит два–ноль–семь, а пьется как два–ноль–две!»
       А еще он обладал уникальной способностью мгновенно переводить любые числа в количество бутылок этого самого Агдама. Причем во всех остальных случаях, математикой он владел ниже среднего, поскольку был гастроэнтерологом и соответственно гуманитарием до глубины желудка.
       Курим мы как–то с сокамерниками на лестничной площадке и обсуждаем предстоящие выплаты за участие в эксперименте.
       Сверху спускается Александр Михайлович.
       – Сколько говорите дадут за эксперимент?
       – Вроде, по 132 рубля на человека.
       – 65 Агдамов, Беломор и на мелочь спичек,– ни на секунду не притормаживая сообщает Герасюта, исчезая в клубах табачного дыма.
       Результат вычислений можно было не проверять.
       Что же, перерыв закончился, такелажные работы продолжаются…

       – Я в прошлый раз, когда шкаф для платиновой посуды тащили, сказал Баранихе, что больше грузчиком не буду.
       – А она?
       – Сказала есть вариант.
       – Это еще какой?
       – Сократить ставки двух мэнээсов и взять в лабораторию вместо нас двух грузчиков. И по зарплате государству экономия и в рабочее время они свой персональный диссер кропать не будут.
       – Понятно дело. Смешно было бы от профессуры ожидать всплеск мэнээсолюбия. Вот когда стану завлабом и никогда не буду мучить погрузо–разгрузочными работами подающую надежды молодежь.
       – Ты сначала стань. Тоже мне, Томмазо Кампанелла.
       – Наклоняй! И–и–и–и раз! И–и–и–и два! Взяли…
       – В наклончик его, в наклончик…